Читаем без скачивания Обитель милосердия [сборник] - Семён Данилюк

— Не скрою, что ехал я с иным мнением. — Негромкий голос Скворешного без усилия заставил всех умолкнуть. — Но выступление Гордеева меня поколебало. Правильное, между прочим, выступление. И оценку дал принципиальную, и за товарища вступился. А вот остальные… — Он разочарованно повел шеей по направлению Бойкова. — Нет у вас, Сергей Иванович, в коллективе истинной взаимоподдержки, умения отстаивать позицию… А то увидели, понимаешь, большое начальство и — перетрусили. А? Перетрусили?

— Есть немного, — в зале засмеялись.

— То-то и оно. — Скворешный отодвинул стул.

— Товарищи офицеры! — подал команду Бойков, и все дружно вскочили, приветствуя выходящих руководителей. Лишь когда дверь закрылась, Бадай окончательно поверил в спасение. Всё ещё пребывая в радостном остолбенении, опираясь на клюку, он протолкался сквозь похлопывающих и постукивающих его сослуживцев к стоящим поодаль Гордееву и Кольцову.

— Юраха! По гроб жизни… — Он растроганно ухватил Гордеева свободной рукой за плечо.

— Да чего там, — смущенно отстранился тот.

— Как это чего?! Очень даже чего! — прежним заливистым голосом возопил Бадай. — Ты, мил друг, в тяжкую минуту от меня, грешного, не отвратился и теперь от праведных деяний не открещивайся. Литруха с меня!

— Скворешному свечку за здравие поставь. Оказывается, правильный дядька. Вот уж не подумал бы. — Гордеев озадаченно тряхнул головой.

— Но Кольцов-то каков оратор! — К ним пробился измаявшийся без аудитории Велин. — Вот это называется, от души загнул. Пропадать буду, тебя в адвокаты не возьму…

Закончить он не успел.

— Кольцова в кабинет Платошина! — зычно крикнул вбежавший помдеж.

— Ну вот, пожалуйста. Довыступался, болезный. — Велин демонстративно расшаркался.

В кабинете в одиночестве сидел генерал Скворешный.

— Так где выписка? — без предисловий, тяжело глядя на подчиненного, спросил он.

— Порвал тогда же. Не солить же мне их.

— Точно? — Скворешный недоверчиво впился в непроницаемое лицо следователя. — Тогда почему раньше не напомнил? Когда самого с должности снимали?

Кольцов повел плечом.

— Гордый, выходит? — отчего-то неприязненно констатировал Скворешный. — Что ж, считай, теперь квиты.

— Разрешите идти?

— Идите… Пока.

Повернувшись через левое плечо, Кольцов вышел в коридор, по которому растекались победно-возбужденные сотрудники.

Обмылок

Из цикла «Журнал учета происшествий»

Следователи выпивали и закусывали. Само собой, по окончании рабочего дня. Хотя сегодня он закончился несколько раньше и совершенно неожиданно: руководителя следственной бригады с острым приступом язвы прямо из кабинета на «скорой» увезли в госпиталь. И, если положат на операцию, будет назначен новый руководитель. Из числа трех оставшихся следаков.

— Готовьтесь принимать дела, Владимир Георгиевич. — Игорь Коновальчук добродушно приподнял стакан в сторону сорокапятилетнего майора милиции Кольцова — до недавнего времени старшего следователя по особо важным делам, одного из лучших в области.

До положения рядового члена следственной бригады Кольцов был низвергнут за допущенную волокиту при расследовании последнего многоэпизодного хищения антиквариата. Несмотря на личное указание начальника УВД срочно обрубить концы и направить актуальное дело в суд — к юбилею Октябрьской революции, он продолжал упрямо допрашивать обвиняемых, получая от них сведения о всё новых преступных эпизодах. За что и пострадал.

Теперь перед ним вырисовывались всего две перспективы: либо возвращение на прежнюю должность и повышение в звании, либо — близкая и неотвратимая пенсия. Все это понимали. И знали, что как раз сейчас начальник следственного управления и личный друг Кольцова полковник Шурыгин направился к генералу, чтобы утвердить кандидатуру опального «важняка» в качестве нового бригадира. Потому Коновальчук с особым чувством улыбнулся третьему члену бригады, Завистяеву:

— Что, Сашок, содвинем бокалы за возвращение Владимира Георгиевича в элиту? Хоть здесь справедливость восторжествует.

— Большому кораблю семь футов под килем! — прогремел Завистяев, плохо, впрочем, скрывая разочарование. Втайне он сам рассчитывал занять освободившееся место. Опасаясь, что его досада будет подмечена остальными, Сашка преувеличенно шумно вернулся к прежнему, прерванному разговору. — Сейчас, кого бы в командиры ни поставили, главное — быстренько обработать оставшиеся эпизоды и загнать дело в суд. Тогда всё тип-топ будет: и премии, и должности. А начнем, как Георгич любит, каждому обвиняемому в душу лезть, и сроки прогорят, и сами по башке наполучаем. Да и какая у зэков душа? Грязь одна. С меня так Калюжного хватило! На всю оставшуюся жизнь отвадил от иллюзий. Слыхали, небось, какую он в суде подлянку кинул?

И хотя все слышали, и не по разу, Сашка не отказал себе в мстительном удовольствии напомнить:

— Я с ним, хоть и рецидивист, попробовал по-гуманному. Как Георгич учит. И в изоляторе всё тип-топ обеспечил, и с родственниками свидания.

— Положим, не от избытка милосердия ты его приваживал, — осадил вошедшего в раж Завистяева Коновальчук. — Он за это на себя два десятка чужих краж взял.

— А что я с того поимел? — несколько смущенно огрызнулся Завистяев. — Кроме того, что в суде этот волчара объявил, будто оговорил себя, потому что следователь за каждое признание ему по бутылке водки давал.

Сашка не стал рассказывать, как после заседания едва не валялся в ногах у председателя суда, уговаривая не направлять в УВД частное определение, — ему как раз подошло очередное звание. Но, вспомнив о пережитом унижении, возмущённо засопел.

— Вот как это, по-вашему? По-человечески? Можно ли с ними после этого хоть о чём-то договариваться?

В упорном молчании Кольцова Сашка разгадал глухое несогласие и, как с ним часто бывало, полез на рожон:

— Чего отмалчиваешься, Георгич? Ты ж у нас известный психолог и человеколюб! Ответь!

— Резво по жизни бежишь, Саша, — Кольцов огладил стакан с плещущейся на дне водкой. — Всё влёгкую отхватить хочешь. А влёгкую в нашем деле не получается. Чтоб до человека достучаться, самого себя в лоскуты рвать приходится.

— Ну, ты чисто проповедник! — восхитился Сашка. — Только не жирно ли будет, чтоб под каждого уголовника душу подкладывать? Нет уж, хватит. Обучили. Отныне — он в том окопе, я в этом. И кто кого. Мне его любовь не нужна. Ему — моя. Раскрыл — посадил. Не доказал — выпустил. По-честному. Без этого твоего душевного стриптиза.

— Это называется, прост как правда, — съехидничал Коновальчук.

— А правда на поверку всегда проста! — отбрил Сашка. — Я вообще считаю разговоры, что преступником, мол, делают обстоятельства, — от лукавого. В одной и той же ситуации один справится, другой покатится вниз. И никакой добренький дяденька следователь тут ничего не переменит… Ты чего это, Георгич?! — испуганно сбился он. Встрепенулся и Коновальчук.

При словах «дяденька следователь» Кольцов вздрогнул, губы его задрожали.

— Так. Вспомнилось, — показывая, что всё в порядке, приглашающе приподнял стакан и махом допил.

— Позабавить вас разве? — решился он. — Тем более все равно ждать, пока Шурыгин вернётся.

Кто ж возразит новому шефу, в кои-то веки ощутившему потребность выговориться? Завистяев поспешил разлить по стаканам остатки водки.

Кольцов, вроде еще колеблясь, выдержал паузу.

— Надо же, как внезапно всплыло, — удивился он себе. — Англичане говорят: у каждого свой скелет в шкафу. Вот и у меня он есть. Свербит и не дает жизни. М-да… Лет десять, боюсь соврать, назад, работал я следователем в сельском райотделе.

— Я как раз у тебя стажером начинал, — с удовольствием припомнил Завистяев.

Кольцов кивнул.

— В числе прочих сбросили мне одно уголовное дело по Аксентьеву. Пригородный такой посёлок, теперь уже в черте областного центра, — пояснил он для Коновальчука. — Малолетка, некто Андрей Шмалько, «бомбил» собственных поселковых. Возраст, что называется, прокурорский — только-только четырнадцать стукнуло. Но размах впечатлил! Он там за пару-тройку дней три десятка подвалов обработал, а потом еще в квартиру влез. На квартире, кстати, и засыпался. Материалы обысков чуть не на десятке листов каждый: коренья-варенья, ошмётки сала, бутыли с соками. А уж хлама и ветоши, не сосчитать… Я потом с месяц для обвинительного заключения разбирался, что у кого взял и что почём. Характеризующий материал соответствующий: мать-одиночка, раннее пьянство, драки в школе, откуда его в седьмом классе выперли, прочая прелесть. Само собой, на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Соседей, учителей бывших допросил, и все один к одному: злобный, мстительный, неблагодарный. Словом, ошибка природы. Или, говоря профессиональным языком, — несомненная судебная перспектива. А тут ещё Шмалько дважды по повесткам не явился. Облик, что называется, проявился окончательно. Пришлось поручить участковому достать шкета из-под земли. Только через неделю отловили: по чердакам прятался…